Как говорил Маяковский, «все мы немножко лошади». Если копать глубже, все мы просто животные. Разве нет? Не так быстро, некоторые вещи все же делают нас отличными от других видов. «Я стал смертью, разрушителем миров», — так сказал Роберт Оппенгеймер, который помог изобрести атомную бомбу. Две бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки в 1945 году, убили порядка 200 000 японцев. Ни один другой вид никогда не обладал и не будет обладать такой мощью.

Технология, лежащая в атомной бомбе, существует благодаря сотрудничеству коллективного разума: сотни ученых и инженеры работали вместе. Те же уникальный интеллект и кооперация также лежат в основе более позитивных достижений вроде современной медицины.

Разве это все, что нас определяет? За последние годы многие черты, которые когда-то считались уникальными для людей, от морали до культуры, были найдены в животном мире. Так что же делает нас особенными? Сейчас этот список может быть меньше, чем был раньше, но есть все же несколько черт у нас, которыми не обладает никакое другое существо на Земле.

С тех пор как мы научились писать, мы документируем собственную уникальность. Философ Аристотель выделил серию отличий более 2000 лет назад. Мы «рациональные животные», собирающие знания для собственного блага. Мы живем искусством и рассуждением, писал он.

Многое из того, что он говорил, осталось прежним. Да, некоторые корни, которые считались уникальными для нас, мы обнаружили у ближайших родственников, шимпанзе и бонобо. Правда, мы единственные, кто заглядываем в их мир и пишем о нем книги.

«Очевидно у нас есть сходства. У нас есть сходства со всем, что есть в природе; было бы странно, если бы это было не так. Но мы должны искать различия», — рассказал Ян Таттерсол, палеоантрополог Американского музей естественной истории в Нью-Йорке, США, в интервью BBC.

Чтобы понять эти различия, хорошо бы начать с того, как мы сюда попали. Почему единственный человеческий вид, который жив до сих пор, тогда как многие предки первых людей вымерли?

Люди и шимпанзе разошлись с нашим общим предком более шести миллионов лет назад. Ископаемые свидетельства указывают на пути, идя по которым, мы постепенно разошлись. Мы спустились с деревьев, начали ходить и жить в больших группах. После этого наши мозги стали больше. Физически мы те же приматы, но с большими мозгами.

Мы точно не знаем, что привело к увеличению размеров наших мозгов, но именно им, похоже, мы обязаны своими способностями к сложным рассуждениям. Вполне вероятно, что именно большому мозгу мы обязаны самим своим существованием. Когда мы — Homo sapiens — впервые появились порядка 200 000 лет назад, мы были не одни. Мы делили планету с еще как минимум четырьмя нашими собратьями: неандертальцами, денисовскими людьми, флоресскими людьми и загадочной четвертой группой.

Доказательства в форме каменных орудий свидетельствуют о том, что порядка 100 000 лет назад наши технологии были очень похожи на технологии неандертальцев. Но через 80 000 лет что-то изменилось.

«Неандертальцы обладали впечатляющим, но по большей части обычным набором материалов для гоминид. После того как H. sapiens начали вести себя более сложным и хитроумным образом, все нормы были разрушены, нормой стали изменения», — говорит Таттерсол.

Мы начали производить превосходные культурные и технологические артефакты. Наши каменные орудия стали сложнее. Одно из исследований предполагает, что наша технологическая инновация стала ключевой для нашей миграции из Африки. Мы начали придавать предметам символические значения вроде геометрических узоров на бусах и рисунков на стенах.

При этом есть очень мало свидетельств о том, что какие-либо другие гоминиды занимались искусством. Один пример, возможно, созданный неандертальцами, приводился в пример как доказательство того, что у них был соразмерный уровень абстрактного мышления. Тем не менее там было простое травление и не было доказательств того, что это делали неандертальцы. Символы, оставленные H. sapiens, куда более очевидны. И мы существовали уже 100 000 лет, прежде чем появились эти символы, что же произошло?

Таттерсол утверждает, что каким-то образом наши языковые способности постепенно «включились». Точно так же, как первые птицы разработали перья еще до того, как научились летать, у нас были психические инструменты для овладения сложным языком, прежде чем мы его развили.

Мы начали с языковых символов как со способа представлять мир вокруг нас, говорит он. Например, прежде чем сказать слово, ваш мозг сначала имеет символическое представление о том, что оно значит. Эти психические символы в конечном итоге привели к языку во всей его сложности, и способность обрабатывать информацию — главная причина того, что мы единственные из живых гоминид.

Не совсем понятно, когда или как выработалась речь. Но похоже на то, что ее частично подталкивала другая наша уникальная человеческая черта: превосходные социальные навыки.

Сравнительные исследования между людьми и шимпанзе показывают, что хотя оба вида работают заодно, люди будут помогать больше. Кажется, дети уже рождаются помощниками. Они действуют самоотверженно еще до того, как получат установку в виде социальных норм. Исследования показали, что дети спонтанно открывают двери для взрослых и подбирают «случайно» упавшие вещи. Они даже прекращают играть, чтобы помочь. Чувство справедливости рождается вместе с ребенком. Даже если эксперимент несправедливо награждает одного ребенка больше, он с радостью разделит награду пополам.

Мы знаем также, что шимпанзе работают вместе и делятся едой в очевидно бескорыстных отношениях. Тем не менее Майкл Томазелло из Института эволюционной антропологии Макса Планка в Лейпциге, Германия, говорит, что они будут сотрудничать только если что-то для себя извлекут.

«Люди тоже так поступают, но в дополнение они заботятся о том, что получит их партнер. В некоторых экспериментах мы встречали детей возрастом 14-18 месяцев, которые ожидали, что их партнер примет участие в действии и которые делились так, как шимпанзе бы никогда».

Дети людей менее выборочны в плане того, с кем делиться. Шимпанзе же делятся только с близкими родственниками, партнерами по воспроизводству или потенциальными партнерами.

Феликс Варнекен из Гарвардского университета в Кембридже, США, дифференцирует это так. Дети «проактивны», то есть помогают даже тогда, когда поводы очень и очень слабые. Шимпанзе нужно больше поддержки. Они «реактивны»: будут помогать только после некоторого подталкивания.

Что-то должно было произойти в нашей эволюции, говорит Томазелло, чтобы люди стали больше полагаться друг на друга. Нашим мозгам было нужно топливо, чтобы становиться больше, возможно, совместная охота сыграла важную роль в этом процессе. Наша продвинутая работа в команде может просто отражать, как в длинной истории нашего развития нам приходилось добывать еду вместе.

Читающие разум

То, что наши ближайшие родственники охотно делятся с другими, показывает, что это древняя черта. Она уже присутствовала в смешанной ветви первых людей, из которой вышли мы, но ни один из других видов не был таким же сверхкооперативным, как мы сегодня.

Эти кооперативные навыки тесно связаны с нашими невероятными навыками чтения мыслей. Мы понимаем, что думают другие, основываясь на нашем знании о мире, и также понимаем, чего другие знать не могут. Задача Салли-Энн — простой способ проверить способность к этому у юных детей.

Ребенку показывают куклу Салли, которая кладет шарик в корзину на виду у другой куклы, Энн. Когда Салли покидает комнату, Анна перекладывает шарик в коробку. Затем возвращается Салли, и экспериментатор спрашивает ребенка, где Салли будет искать шарик.

Поскольку Салли не видела, что Энн передвинула шарик, у нее будет «ложное чувство», что шарик все еще в корзине. Большинство четырехлетних детей это понимают и говорят, что Салли будет искать в корзине. Они знают, что шарика там нет, но также понимают, что Салли недостает ключевого элемента информации.

Шимпанзе могут сознательно обманывать других, поэтому они понимают мировоззрение других в некоторой степени. Тем не менее они не могут понять ложные убеждения других. В версии задачи Салли-Энн для шимпанзе ученые обнаружили, что те понимают, когда конкурент не знает о местонахождении пищи, но не тогда, когда они дезинформированы. Томазелло определяет это так: шимпанзе знают, что знают другие и что другие видят, но не то, что другие ощущают.

Это говорит нам кое-что о нас самих. Хотя мы не единственные существа, которые понимают, что другие имеют намерения и цели, «мы определенно уникальны в степени абстракции, с которой можем рассуждать о чужих душевных состояниях», отмечает Катя Карг из Института эволюционной антропологии Макса Планка.

Когда вы соберете воедино наши беспрецедентные навыки языка, нашу способность считывать психические состояния других и наш инстинкт к кооперации, вы получите что-то невероятное: нас.

Просто взгляните вокруг, говорит Томазелло, «мы переписываемся и берем интервью, а шимпанзе нет».

Мы обязаны этим нашему продвинутому знанию языка. Мы можем наблюдать доказательства базовых лингвистических способностей у шимпанзе, но только мы можем о них написать. Мы рассказываем истории, мечтаем, воображаем что-то о себе и других, тратим кучу времени на обдумывание будущего и анализ прошлого.

Есть еще кое-что, на что указывает Томас Саддендорф, эволюционный психолог из Университета Квинсленда в Австралии. У нас есть фундаментальное желание связывать наши умы вместе. «Это позволяет нам пользоваться чужим опытом, размышлениями и фантазиями, благоразумно направляя свое поведение».

«Мы связываем наши мыслящие сценариями умы в гигантскую сеть знания». Это, в свою очередь, помогает нам накапливать информацию в течение многих поколений.

Наши быстро развивающиеся технологии позволили нам всем стать мгновенным самиздатом, делиться информацией по нажатию кнопки. И этот переход помогает нам в нашем стремлении раскрывать себя еще больше. То есть мы используем язык, чтобы продолжать идеи, выдвинутые другими. Конечно, мы занимаемся плохими и хорошими вещами. Технологии, которые нас определяют, могут уничтожить мир. Возьмем убийство, например. Люди не единственный вид, который убивает себе подобных. Мы даже не единственный воинственный вид. Но наш интеллект и социальная зависимость позволяют убивать с беспрецедентным зверством и совсем в других масштабах.

Чарльз Дарвин в своей книге «Происхождение человека» писал, что люди и животные отличаются только степенью, а не видом. Это до сих пор правда, но Саддендорф говорит, что именно эти постепенные изменения, которые делают нас необычными, и привели к «совершенно другим возможностям мышления».

Именно эти мысли позволяют нам точно определить наши различия с шимпанзе. Мы делаем это, потому что они ближайший к нам вид из живущих ныне. Если бы какой-нибудь из ныне вымерших видов древних людей был бы жив, мы сравнивали бы свое поведение с ним.

При всем этом, насколько нам известно, мы остаемся единственными существами, которые пытаются понять, откуда мы пришли. Мы также пытаемся заглянуть дальше в прошлое и дальше в будущее, чем любое другое животное. Какие еще виды могут думать о возрасте Вселенной или какая смерть ее ждет?